Неточные совпадения
Сначала он тихо говорил известные
молитвы, ударяя только на некоторые
слова, потом повторил их, но громче и с большим одушевлением.
Долго еще находился Гриша в этом положении религиозного восторга и импровизировал
молитвы. То твердил он несколько раз сряду: «Господи помилуй», но каждый раз с новой силой и выражением; то говорил он: «Прости мя, господи, научи мя, что творить… научи мя, что творити, господи!» — с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои
слова; то слышны были одни жалобные рыдания… Он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк.
Ибо далеко разносится могучее
слово, будучи подобно гудящей колокольной меди, в которую много повергнул мастер дорогого чистого серебра, чтобы далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился красный звон, сзывая равно всех на святую
молитву.
Особенная эта служба состояла в том, что священник, став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого Бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить следующие
слова: «Иисусе сладчайший, апостолов славо, Иисусе мой, похвала мучеников, владыко всесильне, Иисусе, спаси мя, Иисусе спасе мой, Иисусе мой краснейший, к Тебе притекающего, спасе Иисусе, помилуй мя,
молитвами рождшия Тя, всех, Иисусе, святых Твоих, пророк же всех, спасе мой Иисусе, и сладости райския сподоби, Иисусе человеколюбче!»
И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными
словами восхваляя его, запретил именно всё то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил
молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их, и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу.
Пушкин говорил
слова, которые так возмущали в 60-е годы:"…Мы рождены для вдохновенья, для звуков сладких и
молитв».
Боец без устали и отдыха, он бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и заводил в лес, откуда без
молитвы выйти нельзя, —
словом, кого за убеждение — убеждение прочь, кого за логику — логика прочь.
Чувствуя себя связанным беспрерывным чиновничьим надзором, он лично вынужден был сдерживать себя, но ничего не имел против того, когда жена, становясь на
молитву, ставила рядом с собой горничную и за каждым
словом щипала ее, или когда она приказывала щекотать провинившуюся «девку» до пены у рта, или гонять на корде, как лошадь, подстегивая сзади арапником.
— Толкуй, троеслов! Еще неизвестно, чья
молитва Богу угоднее. Я вот и одним
словом молюсь, а моя
молитва доходит, а ты и тремя
словами молишься, ан Бог-то тебя не слышит, — и проч. и проч.
Однажды отец, выслушав нашу чисто попугайскую утреннюю
молитву, собрал нас в своем кабинете и стал учить ее правильному произношению и смыслу. После этого мы уже не коверкали
слов и понимали их значение. Но
молитва была холодна и не затрагивала воображения.
Было похоже, как будто он не может одолеть это первое
слово, чтобы продолжать
молитву. Заметив, что я смотрю на него с невольным удивлением, он отвернулся с выражением легкой досады и, с трудом опустившись на колени, молился некоторое время, почти лежа на полу. Когда он опять поднялся, лицо его уже было, спокойно, губы ровно шептали
слова, а влажные глаза светились и точно вглядывались во что-то в озаренном сумраке под куполом.
Это кузина играет пьесы из своего небогатого репертуара: «Песня без
слов», «
Молитва девы», «Полонез» Огинского, шумки и думки польско — украинских композиторов.
Перед ужином он читал со мною Псалтырь, часослов или тяжелую книгу Ефрема Сирина, а поужинав, снова становился на
молитву, и в тишине вечерней долго звучали унылые, покаянные
слова...
Но и сама она и все ее
слова были не просты. Это раздражало меня, мешая запомнить
молитву.
Она почти каждое утро находила новые
слова хвалы, и это всегда заставляло меня вслушиваться в
молитву ее с напряженным вниманием.
Я знаю на память все
молитвы утренние и все на сон грядущий, — знаю и напряженно слежу: не ошибется ли дед, не пропустит ли хоть
слово?
Целый день она не разговаривала со мною, а вечером, прежде чем встать на
молитву, присела на постель и внушительно сказала памятные
слова...
Читает «Верую», отчеканивая
слова; правая нога его вздрагивает, словно бесшумно притопывая в такт
молитве; весь он напряженно тянется к образам, растет и как бы становится всё тоньше, суше, чистенький такой, аккуратный и требующий...
— Ах, пробовал… Ничего не выходит. Какие-то чужие
слова, а настоящего ничего нет…
Молитвы во мне настоящей нет, а так корчит всего. Увидите Феню, поклончик ей скажите… скажите, как Акинфий Назарыч любил ее… ах как любил, как любил!.. Еще скажите… Да нет, ничего не нужно. Все равно она не поймет… она… теперь вся скверная… убить ее мало…
Сидели мы с Пушкиным однажды вечером в библиотеке у открытого окна. Народ выходил из церкви от всенощной; в толпе я заметил старушку, которая о чем-то горячо с жестами рассуждала с молодой девушкой, очень хорошенькой. Среди болтовни я говорю Пушкину, что любопытно бы знать, о чем так горячатся они, о чем так спорят, идя от
молитвы? Он почти не обратил внимания на мои
слова, всмотрелся, однако, в указанную мною чету и на другой день встретил меня стихами...
Пропели «Вечную память», задули свечи, и синие струйки растянулись в голубом от ладана воздухе. Священник прочитал прощальную
молитву и затем, при общем молчании, зачерпнул лопаточкой песок, поданный ему псаломщиком, и посыпал крестообразно на труп сверх кисеи. И говорил он при этом великие
слова, полные суровой, печальной неизбежности таинственного мирового закона: «Господня земля и исполнение ее вселенная и вей живущий на ней».
Здесь он весьма внимательно прочитал вывешенную к сему образу
молитву, и, как ему показалось, большая часть
слов из нее очень близко подходили к его собственным чувствованиям.
Ей вспоминались
слова забытых
молитв, зажигая новой верой, она бросала их из своего сердца, точно искры.
Но как только посреди общего молчания раздался выразительный, строгий голос монаха, читавшего
молитву, и особенно когда произнес к нам
слова...
Степан Трофимович схватил ее руку, протянутую к нему, и благоговейно поцеловал ее. Он глядел на нее как бы с
молитвой и не мог выговорить
слова.
Но есть еще высшая степень
молитвы, в которой нет ни чужих
слов, ни своих, а есть токмо упорное повторение: «Господи, помилуй!
— Они хорошо и сделали, что не заставляли меня! — произнес, гордо подняв свое лицо, Марфин. — Я действую не из собственных неудовольствий и выгод! Меня на волос чиновники не затрогивали, а когда бы затронули, так я и не стал бы так поступать, памятуя
слова великой
молитвы: «Остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должником нашим», но я всюду видел, слышал, как они поступают с другими, а потому пусть уж не посетуют!
Слова призраков повторялись стократными отголосками. Отходные
молитвы и панихидное пение в то же время раздавались над самыми ушами Иоанна. Волосы его стояли дыбом.
Игумен не отвечал. Он горестно стоял перед Максимом. Неподвижно смотрели на них мрачные лики угодников. Грешники на картине Страшного суда жалобно подымали руки к небу, но все молчало. Спокойствие церкви прерывали одни рыдания Максима, щебетанье ласточек под сводами да изредка полугромкое
слово среди тихой
молитвы, которую читал про себя игумен.
— Строка из
молитвы.] — почти все повалились в землю, звуча кандалами, кажется приняв эти
слова буквально на свой счет.
Поэтому в церкви, в те минуты, когда сердце сжималось сладкой печалью о чем-то или когда его кусали и царапали маленькие обиды истекшего дня, я старался сочинять свои
молитвы; стоило мне задуматься о невеселой доле моей — сами собою, без усилий,
слова слагались в жалобы...
С сокрушением, сняв шапку и глядя в звездное небо, он стал молиться готовыми
словами вечерних
молитв.
Несмотря на то, что он поздно заснул, он, как всегда, встал в восьмом часу, и, сделав свой обычный туалет, вытерев льдом свое большое, сытое тело и помолившись богу, он прочел обычные, с детства произносимые
молитвы: «Богородицу», «Верую», «Отче наш», не приписывая произносимым
словам никакого значения, — и вышел из малого подъезда на набережную, в шинели и фуражке.
Он чётко помнит, что, когда лежал в постели, ослабев от поцелуев и стыда, но полный гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь в его глаза, он чувствовал их солёный вкус на губах и слышал её шёпот — странные
слова, напоминавшие
молитву...
При пении
слов: «призри благосердием, всепетая богородице, на мое лютое телесе озлобление» все присутствующие упали на колени, повторяя
слова божественной
молитвы; Алексей Степаныч плакал навзрыд.
Пришедши к себе в комнату, он схватил лист бумаги; сердце его билось; он восторженно, увлекательно изливал свои чувства; это было письмо, поэма,
молитва; он плакал, был счастлив —
словом, писавши, он испытал мгновения полного блаженства.
Эта немая сцена сказала обеим женщинам больше
слов; они на время слились в одну мысль, в одно желание и так же молча встали на
молитву.
Силан.
Молитва, мол, что ль, аль
слова какие; вот я слушал, да не понял, а рыба-то и идет на них.
Приняв
молитву, Наталья впала в беспамятство и на вторые сутки умерла, ни
слова не сказав никому больше, — умерла так же молча, как жила.
Торопливо протирая сонные глазенки, вскакивал он при первом движении матери в полуночи; стоя на коленях, лепетал он за нею
слова вдохновенных
молитв Сирина, Дамаскина и, шатаясь, выстаивал долгий час монастырской полунощницы.
Чтобы отогнать страх, мне захотелось прочитать
молитву, но вдруг в середине ее замешалось постороннее
слово, другое…
Вышел священник и, склонив голову немного вниз, начал возглашать: «Господи, владыко живота моего!» Бегушев очень любил эту
молитву, как одно из глубочайших лирических движений души человеческой, и сверх того высоко ценил ее по силе
слова, в котором вылилось это движение; но когда он наклонился вместе с другими в землю, то подняться затруднился, и уж Маремьяша подбежала и помогла ему; красен он при этом сделался как рак и, не решившись повторять более поклона, опять сел на стул.
Итак оставалось благодарить Бениса
словами, слезами и
молитвами за него богу — и мать благодарила так от души, так горячо, что Бенис и жена его были очень растроганы.
Нет имени у того чувства, с каким поет мать колыбельную песню — легче ее
молитву передать
словами: сквозь самое сердце протянулись струны, и звучит оно, как драгоценнейший инструмент, благословляет крепко, целует нежно.
Так начиналась
молитва, а дальше настолько безумное и неповторяемое, чего не воспринимали ни память, ни слух, обороняясь, как от кошмара, стараясь не понимать страшного смысла произносимых
слов. Сжавшись в боязливый комок, накрывала голову подушкой несчастная девочка и тихо дрожала, не смея повернуться лицом к спасительной, казалось, стене; а в просвете между подушками зеленоватым сумерком безумно светилась комната, и что-то белое, кланяясь, громко говорило страшные
слова.
Смерть! смерть со всех сторон являлась мутным его очам, то грозная, высокая с распростертыми руками как виселица, то неожиданная, внезапная, как измена, как удар грома небесного… она была снаружи, внутри его, везде, везде… она дробилась вдруг на тысячу разных видов, она насмешливо прыгала по влажным его членам, подымала его седые волосы, стучала его зубами друг об друга… наконец Борис Петрович хотел прогнать эту нестерпимую мысль… и чем же?
молитвой!.. но напрасно!.. уста его шептали затверженные
слова, но на каждое из них у души один был отзыв, один ответ: смерть!..
Так по крайней мере заставляет думать одно письмо его к патриарху из Амстердама, в котором он говорит: «Мы в Нидерландах, в городе Амстердаме, благодатию божиею и вашими
молитвами при добром состоянии живы и, последуя
слову божию, бывшему к праотцу Адаму, трудимся; что чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы, искусясь совершенно, могли, возвратясь против врагов имени Иисуса Христа победителями, а христиан, тамо будущих, свободителями, благодатию его быть.
Никита стоит у ног отца, ожидая, когда отец вспомнит о нём. Баймакова то расчёсывает гребнем густые, курчавые волосы Ильи, то отирает салфеткой непрерывную струйку крови в углу его губ, капли пота на лбу и на висках, она что-то шепчет в его помутневшие глаза, шепчет горячо, как
молитву, а он, положив одну руку на плечо ей, другую на колено, отяжелевшим языком ворочает последние
слова...
Слова безумья или ослепленья!
Я ненавижу вас… но долг велит
Вам указать убежище
молитвы…
Барабанный бой.
— Не шути этим, Nicolas! Люди вообще коварны, а нигилисты — это даже не люди… это… это злые духи, — et tu sais d'apres la Bible ce que peut un esprit malfaisant а ты знаешь по Библии, что может злой дух… A потому, если они будут тебя искушать, вспомни обо мне… вспомни, мой друг!.. и помолись! La priere — c'est tout
молитва — это все… Она даст тебе крылья и мигом прогонит весь этот cauchemar de moujik мужицкий кошмар… Дай мне
слово, что ты исполнишь это!